Искренний мальчик и моральные нормы спустя 45 лет

10.02.2010

   Иногда, но с говорящей самой за себя регулярностью, приходит ко мне мальчик 8 – 10 лет. Таким, как он, думаю, я никогда больше не бывал. Жил я тогда с бабушкой (а не с мамой и братом из-за финансовых затруднений) в г. Рустави под Тбилиси на 2-ом этаже двухэтажного деревянного дома, построенного еще пленными немцами. Попал я туда после военного городка в той же Германии. Отец был военный, и именно в Германии к моим 6 годам мама с ним и развелась из-за пьянства.

   1-й год в Рустави прошел внутренне сумбурно. Я его почти не помню, видно, из-за адаптации. А вот второй – четвертый классы стали какими-то особенными в моей жизни. Я не был замкнутым, скорее дистанцированным от окружающих. Жизнь во мне горела, меня тянуло на улицу, хотелось искреннего общения, мудрых добрых взрослых. Но внутри находился какой-то наблюдатель. Очень чувствительный к ненастоящему, фальшивому, как я сейчас бы сказал, не-бытийному. И он был пристроен к откуда-то имевшемуся упорному стремлению жить по-настоящему, честно, без скидок, искренно и открыто… наверное, более точное слово – правильно.

   И что же умненький, искренний мальчик видел вокруг? Каждый взрослый уверенно, а на словах и вовсе убежденно, строил свою жизнь по-своему. Его поступки, дела, чувства по одному и тому же поводу радикально расходились с поступками любого другого взрослого. Разные группы взрослых явно относились к жизни и жили по другим правилам, чем другие группы. При этом мальчик видел, что ни счастья, ни цельности, ни «свечения» доброты или любви обладание разными нормами или взглядами взрослым это не давало.

А так хотелось прибиться к чему-то надежному, правильному, цельному. И душа мальчика истово искала это хоть где-то, там и тут. Но кристально ясный взгляд наблюдателя мгновенно различал ненастоящесть, обрывочность, какой-то налет фальши во фразах, мимике, пластике, интонациях голоса встречающихся взрослых. И мучительная ностальгия по встрече с мудрым и светлым, жажда встречи угасала, даже не успев развернуться.

Помню смущенные смешки взрослых, когда они свысока и с легким любопытством спрашивали этого мальчика» «А кем ты хочешь стать, когда станешь взрослым?». А мальчик отвечал: «А я не хочу быть взрослым».

   И это ощущение своей одинокости во всем мире (ибо мальчик понимал-чувствовал, что то же самое, что вокруг него, есть везде, при нарастающей изнутри жажде жить несмотря ни на что). И при этом понимание, что решение, как жить правильно, чтобы внутреннее сильнейшее биение, жажда, какое-то исконное, изначальное стремление продолжать быть в искренности и «правде», не может быть найдено нигде в мире взрослых.

   И что бы я сейчас сказал этому мальчику? Да сел бы где-нибудь с ним на деревянном крылечке и поплакал бы вместе с ним чистыми, глубокими слезами…

   Гораздо позже, лет в 15 – 16, я сочинил такой несколько корявый, длинный афоризм: «Морально-нравственные нормы хихикают, кривляются над людьми. Ибо они видят, что к одним из них (ни чем, на их взгляд, мораль не лучше) люди прилипают настолько, что лучше покончат с собой, чем от этих моральных норм откажутся. К другим же «моралям», нисколько не хуже этих, они совершенно равнодушны или, более того. Их презирают. И при этом люди говорят и даже убеждены, что они умны и у них есть разум. Ну не прикольно ли?